
Родовое гнездо. Часть 1. Светлана Михеева
Любой дом имеет свою историю. Дома, они как люди, каждый со своею судьбой, характером.
История нашего сапожковского дома по улице Ленина началась в 1970-х годах.
Мы жили в обычном традиционном сапожковском пятистенке, которых в нашем городке пруд пруди. 70-ые годы прошлого столетия- то время, когда бурно развивалась промышленность. Человек с воодушевлением смотрел в будущее, которое становилось для него лучше и лучше с каждым днем. Скажу больше, человек это будущее проектировал и строил.
На смену деревянным уютным домикам пришли дома кирпичные, просторные, с большими окнами и широкими дверями.
История дома всегда тесно связана с историей семьи.
Старенький домик с печкой-лежанкой, на которой мы так любили греться, стал тесен и мал. Он «переехал» вглубь участка и стал сараем. А зимой, до перемещения, я помню, как перед домом выгружали комплектующие нового дома, и я впервые услышала, что будет строиться щитовой финский дом. Мужики весело балагурили, особенно Илюша, маленький, громкий и очень резвый мужичок.
Я с любопытством наблюдала людскую суматоху. Бабушка вышла во двор и тоже смотрела. Перед окном росло дерево, красногрудые снегири с шумом слетали с веток, улетали, а потом снова возвращались, привыкая к происходящему и как будто разделяя людскую радость.
Все ждали, когда пройдет зима, чтобы начать строительство дома. Я хорошо помню запах дерева, перемешанный с запахом цемента и кирпича. На дворе стояло большое корыто, в котором сделали раствор из цемента и песка.
Стояла летняя пора. Яркое солнце нещадно жарило. Время, когда детвора с восторгом бежала купаться на речку Мошку.
В это время люди строили дом. Под неустанным оком моей бабушки Устиновой Александры Ивановны.
Я хорошо помню, что дед Ваня, мой дядька по материнской линии, руководил процессом.
Он размахивая руками, куда-то указывал и заканчивал свою речь словом «пашит». «Пашит» иногда проскальзывал в середине речи, и все понимали, что это окончательный вердикт, с чем спорить нельзя. Дядя Ваня считался профессионалом в строительстве. В то время любой мужик был знаток своего дела. Работники были в приподнятом настроении, испытывая радость от созидания! Она так и расплескивалась через край в виде смеха, шуток, прибауток.
С каждым днем стройка росла. Вот в одной из комнат уже положены новенькие деревянные полы, они закрыли пространство земли, куда мы, вездесущие любопытные ребята, совали свои носы.
В большой комнате поставили дверь, а за ней- два 40-ка литровых бидона с олифой.
В трех других комнатах, полы пока не стелили, и было интересно рассматривать, какая внизу земля - чернозем, смешанный с рыжей глиной. Скоро и это пространство закроют новенькие доски. И останется последняя комната, с окном, выходящим в сад, в которой вручную, лопатами мужики будут копать подпол, периодически выпрямляясь и вытирая со лба пот, выбрасывая наружу ведра с черно-рыжей землёй. Но с улыбкой!
Вот в доме во всех комнатах лежат новые полы. Они деревянные, бело-желтые, пахнущие свежим деревом. Наложили плинтуса. В комнатах поставили двери. Дядя Ваня сказал, что их надо красить. Отложили на потом.
Я хожу по новеньким полам из комнаты в комнату, и мне кажется дом большим- большим! Каким-то сказочным теремом или дворцом. Одна комната, вторая, третья - большой просторный зал и самая маленькая - четвертая.
Дед Василий Алексеевич Устинов прилаживает окна. Он их сделал сам. Дед серьёзен. Что-то измеряет, внимательно изучает, крякает. Я смотрю на его тщедушную фигуру, на спину в серой рубахе и такого же цвета картуз, и мне кажется, что основательнее и увереннее в своём мастерстве нет человека!
В зале три больших окна. Солнечный свет льётся через них, заполняя все пространство. Ни одной трещинки, всё «тютелька в тютельку»! И оконные рамы, сделанных дедом, тоже пахнут свежим деревом. Всё запахи смешиваются и кружат в каком- то невероятном вихре...
Я стою, и моё сознание сливается с этим вихрем, как завороженная, смотрю на спину деда, не в силах оторвать взгляд.
- Светок, иди йисть! (есть, обедать, кушать; этот диалект до сих пор распространен в речи сапожковцев) - слышу я зов бабушки. Но я не в силах вырваться из сладкого оцепенения.
На другой день крыли крышу. Блестящее серебро железа под ярким солнцем слепит глаза. Железный гул, стук молотков, как неправильная барабанная дробь со всех сторон, громка речь кровельщиков вверху. Я вижу улыбающегося мужика на самом стыке крыши. Двое мужиков водрузили и прибили на фронтон большую ветку берёзы. Ярко-зеленые листья трепещут под дуновением ветерка, все смотрят на эту ветку, листья которой в солнечных бликах.
Красота!
- Зачем ветку прибили?- спрашиваю я кого-то, кто стоит рядом со мной.
- Так надо. Чтобы дом долго стоял! - радостно отвечает мне человек.
После к дому достраивали, пристраивали, как говорят в Сапожке, кухню, коридор, терраску.
В дом провели водопровод и паровое отопление.
Но дед скучал по печке! Сложили печь, на которой дед Василь Лексев (как его называли) так любил лежать.
А я любила сидеть и смотреть, как горят дрова, как сине-красное пламя обволакивает поленья. Любила наблюдать, как сизые дымки вьюнками струились из поленьев, и исчезали в пламени. Иногда дрова трещали, и из печки летели горящие угольки. За окном всё более сгущались синие сумерки. Печка гудела, отдавая свое тепло, и этот гуд и треск не отпускал от себя. Рукам и коленкам перед печкой было жарко, а спине холодно. Но повернуться погреться спиной никак не хотелось. Невозможно было оторваться от горящих поленьев, от завораживающего танца огня.
Дрова прогорали, бабушка подходила с кочергой, наклоняясь, ворошила угли. Головёшки рдели, пылали жаром. Поворошив, бабушка подкладывала поленья, и всё начиналось с начала. Сизые хвостики дымков, языки красного, синего и жёлтого пламени, облизывающие дрова...
За окном уже было черно, дед покрякивал на печке, кухня наполнялась теплом, и моя душа тоже наполнялась теплом и покоем.
За одно лето возвели дом. Обложили его кирпичом. Это был 1972 год, тот год, когда меня увезли из Сапожка на Крайний Север, в шахтерский город Инту, где работали родители.
Продолжение следует…